|
Вместо пролога
Время и место действия: нигде и никогда
— Ну что, Северус Тобиас Снейп? – ехидно шуршит Распределительная Шляпа, — Ты еще
можешь изменить свое решение...
Со стороны, наверное, это выглядит нелепо: стоящая на неведомых, выбеленных
просторах табуретка, и висящая над ней шляпа, которая больше похожа на старый
войлочный колпак. А посреди скорбного интерьера – бывший профессор зельеваренья и шут-знает-какой-по
счету директор Хогвартса, тоже бывший, а ныне –
вполне покойный. То есть, пардон, покойный – аккурат
до нынешнего момента. Спустя пару секунд наш многоуважаемый распределительный
чепчик превратит меня... упс.. у
магглов эта должность именуется «ангел-хранитель».
Хотя нет, путаю, кажется, «фамильный призрак». Головой я не обзавелся, а вот
каша в ней весьма порядочная. Именно что каша, а не раствор и не состав... Будь
моя воля, сам сказал бы себе «эванеско», удаляя
ненужные воспоминания из головы. Но пока не могу, увы. Покойникам не положено.
А вот семейным духам возможность колдовать возвращают. Беспалочковая
магия, да. И направленная только во благо того, за кем ты присматриваешь. Кого
ты контролируешь – так звучит куда лучше. За девять лет бесплотного
существования я слегка разучился четко излагать мысли. Впрочем, излагать их мне
нечем: речевого аппарата просто не существует.
— Значит, ты не передумал? – жарко шамкает наш судьбоносный колпак.
Не передумал. Лишь бы не в Гриффиндор! Не в дом гриффиндорцев!
— Ну, как скажешь, Северус... – шляпа вновь шелестит
полями. – Итак, ты направляешься... в Малфой-мэнор!
Я ослышался? У меня нет ушей, но я точно ослышался.
— Малфой-мэнор. Имя подопечного – Скорпиус
Гиперион Малфой! Решение
окончательное, обжалованию не подлежит.
Задницы у меня тоже нет, но я практически ощущаю, как
мне отвешивают вполне ощутимый благословляющий пинок.
Белое пространство, обжитое небытие исчезает. Меня словно засасывает в воронку.
А потом выплевывает...
О Мерлин...
Хранители прибывают в земной мир вместе со своими подопечными. Через те же
самые.. эээ... ворота.
1.
Август 2006 года. Малфой-мэнор
— Ну, дорогая, кого родила?
— Сына-а-а...
— Правильно. Смотри, какой у тебя мальчик хорошенький! – сосредоточенная
медиведьма деловито извлекает моего подопечного на
свет. Следом за ним тянется красная лента пуповины. А уже потом вылетаю я.
Идеально прозрачный и полностью невидимый. Зато – чувствующий
себя. В смысле – свое тело.
С клиентом, то бишь, с новорожденным, все абсолютно
нормально. Я это просто чую – так же, как при жизни чуял качество сваренного
зелья. В принципе, обоняния у меня нет, но я понимаю, что младенец, еще не нареченный ни Скорпиусом, ни Гиперионом, пахнет, как и все младенцы, – материнской
кровью, околоплодными водами и немного молоком. Молоко-то, есть, кстати?
Да вроде есть. Не сильно много, но к утру должно прийти. Уже хорошо.
Выдыхаю отсутствующими легкими и начинаю знакомиться с окружением моего клиен... подопечного.
Так... Вот это у нас мама... Ошарашенная происходящим и не выпускающая из
дрожащих рук младенца. Судя по сумбурным родственным всхлипываниям на тему
«Молодец, Асти», новую мадам Малфой
зовут Астория.
Тэк-с, очень приятно, мадам... к сожалению, я вас
почти не помню. Вероятно, в студенчестве вы не отличались способностями и не
блистали феерической неуспеваемостью на моих уроках. Значит, будем знакомиться
заново. А где же у нас папа?
С папой некоторые проблемы: в родовой (судя по улыбчивым
зверятам на обоях и кружевному сооружению в углу — это все-таки детская)
переминаются с ноги на ногу аж трое мужчин. И что, все они — счастливые
отцы?
Ладно, Люциуса исключаем, так и быть... Остается вон тот темный, что-то
шепчущий на ухо осоловелой роженице, и вон тот
светлый, с красными пятнами по всему лицу. Сильно изменился. Или совсем не
изменился. В неожиданных ситуациях Драко Малфой продолжает оставаться все таким же восхитительно
нелепым, как и в те времена, которые я помню. А я, оказывается, помню...
похоже, фамильным призракам возвращают не только возможность колдовать, но и
способность что-то чувствовать... не в плане запахов, разумеется, хотя...
От младшего Малфоя (который с нынешнего дня стал
средним Малфоем) ощутимо тянет неловкостью и
раздражением. Легиллиментить его я не могу, но
почему-то и без того все понимаю. Теперь хоть стало ясно, почему в комнате
собралась такая толпа. Асти рожает, ей тут по статусу
находиться положено, медиведьме тоже, про младенца я
вообще не говорю, а остальные тоже не просто так собрались. Вон та заплаканная
в углу, это мать Астории, вон та улыбающаяся —
Нарцисса, гордый, как надувшийся индюк, — Люциус, смущенный непонятно чем — Драко, отец ребенка, а тот обеспокоенный хмырь у постели роженицы – ее многолетний любовник, давно
ставший полноправным членом семьи. Очень приятно, Теодор, вас я хотя бы
помню...
Логическая картинка благополучно сложилась: Драко
пошел по прочерченной отцом схеме и подобрал себе невесту, благосклонно относящуюся
к его... кхм... пристрастиям. У Асти
свои мальчики, у него — свои, зато ребенок, дом и банковский счет у супругов
общие. Насколько я помню, Люциуса такой расклад вполне устраивал. Особенно,
если учесть, как благосклонно Цисси и ее тогдашний... Тимоти, что ли,
отнеслись к одному люцеву рыжеволосому приобретению в тысяча девятьсот лохматом году...
Сколько лет, однако, прошло, а в Мэноре ничего не изменилось... Даже вид из
затянутого белым тюлем окна. Люциус стал дедом, Драко
отцом, а детская — снова именно детской.
— Мы же договаривались, Драко... — Люц смотрит не на сына, а на торжественно переданный ему в
руки теплый кулек... — Похож на тебя, да...
— Но почему? Асти совершенно не против,
она его помнит, и вообще, «Северус» — это отличное
имя.
— Он был полукровкой. Хорошим полукровкой,
да...
Я не хочу это слышать. Будь у меня уши и ладони, с удовольствием накрыл бы
первые вторыми. К счастью, новорожденный, которого так пока никем и не нарекли,
издает торжествующий и на редкость бодрый мявк...
— Отец, но ты же...
— Предлагаю компромисс... Что-нибудь, похожее по звучанию... — сейчас Люц обращается не столько к сыну, сколько к слабо улыбающейся Астории и младенцу,
которого он все еще не выпускает из рук.
Мне интересен разговор, тем более что я, в отличие от них, уже знаю его
результат. Родственники новорожденного толпятся, шушукаются и нервничают —
совсем как мои студенты перед контрольной. А я
возвышаюсь над ними (сейчас, увы, не на кафедре, а просто под потолком, в
компании разлапистой люстры) и сверяю их версии с правильным ответом.
— А вторым именем пусть будет Абрахас...
— Он слишком нелепо погиб! Люц, ты действительно
хочешь нашему внуку такой судьбы?
— Отлично, предлагай свою версию...
— А как же линия Блэков? Должен же кто-то...
— Почему нельзя было решить это все заранее?
— Асти слишком суеверна, она просила...
— Пусть будет Регулус или Финнеас...
Или хотя бы Поллукс?
— Скажите, а нельзя ли это решить немного позже? Или хотя бы не орать у меня
над ухом?
— Вяяяяяяяяяяяяяяяяяя!
— Он голодный, он есть хочет...
— Ну корми же его скорей...
— Тише, тише...
— Люц, ну отдай ты ей ребенка, что ты в него вце...
— А по-моему, — в знакомом голосе Люца
тает сталь, ржавеет металл и начинают цвести маргаритки, — а по-моему, мы
совсем не голодные... по-моему, мы просто мокрые, да, Гиперион?
— и осчастливленный дед пытается распаковать кружевной сверток. Слава Мерлину, что хоть на постель его положил...
Разумеется, я подстраховываю сбоку, хотя пробиться сквозь такую толпу
взволнованных идио... счастливых родственников мне
довольно сложно. Даже совсем прозрачному и невидимому...
— Почему Гиперион?
— Кто?
— Мой внук не будет носить это...
— Асти, а что ты скажешь? Тебе нра...
— Вяяяяяя!!!
— По-моему, он согласен с дедушкой!
— Ну вот, я же говорила, он голодный!
— Дай ребенка сюда, ты его уронишь!
— Папа, ну в самом деле!
В этом птичьем базаре не принимает участие только медиведьма:
она хлопочет над своим саквояжем, просматривая на свет какие-то флаконы...
Наконец сворачивает крышку с одной особенно неприметной склянки. Душица
обыкновенная пахнет именно как душица обыкновенная... а вот некоторые другие
ингредиенты вызывают у меня определенное опасение. Зелье для повышения
лактации... Да зачем оно Астории... У нее вполне
достаточно своего молока, к утру будет хоть залейся, я
уже чувствую его запах... Почему никто другой не чувствует? Вы устроите девушке
мастит, не смейте вливать в нее эту дрянь!
Идиоты! Флакон выпрыгивает из пальцев медиведьмы и благополучно разлетается на стеклянные клочки,
которые, естественно, падают в метре, а то и в двух от кровати. Уже извлеченный из пеленок Скорпиус Гиперион Малфой радостно салютует
этому знаменательному событию. Хорошо, что я прозрачный, в меня не попало. А
вот дед Люциус неловко чистит и сушит себе мантию, делая вид, что рассердился.
На самом деле он хмурится из-за того, что еще не придумал, как превратить этот
мокрый казус в семейное происшествие исторической значимости.
Семейство ахает. А я... я, кажется, начинаю чувствовать запахи.
От стоящего ближе всех ко мне Драко
Малфоя упорно пахнет настоящей детской ревностью. И
хорошим одеколоном, да... Тем же, которым он пользовался в Хогвартсе.
— Вяяяяяя!
— Какой же он хорошенький! Глазки точно наши, да? Драко,
смотри, как надо держать ребенка!
В Малфой-мэноре ничего не изменилось.
2.
Декабрь 2006, Малфой-мэнор
— Вяяяя! Мяяяяя... Мя-мя-мяяяяя!
— О Мерлин! Круц... Акц... Тинки! Тинки-и!
— Хозяйка звать...
— Чаю мне, с медом и молоком... Все равно теперь проснулась... Скорпи.... Тихо ты... Мама рядом,
мама уже совсем-совсем рядом... Все, сейчас мы с тобой будем есть...
Вкусную-вкусную маму...
— Мяяяяяяяя! Вяк!
— Кушай, Скорпи. Не будешь кушать маму, позову эльфов
с бутылочкой!
— Мяяяк! Вяяя...
— Ну давай же... Опять все в молоке... «Над озером
сонным заснули и солнце, и птицы... Лишь мышка-малышка в свой домик бежит по
тропе, лишь мышкиной маме сегодняшней ночью не
спится...» Ага, не спится маме, как же... «В их маленькой норке горит на окне
огонек, а в теплых постелях мышат дожидаются сказки...»
Чмок!
Астория торжествующе улыбается и продолжает петь.
— Хозяйка просить...
— Вяяяя...
— Пошла со своим чаем куда подальше, дура... Ты своей аппарацией гиппогрифа разбудишь! «Над озером сонным три ивы сегодня
шуршат...»
— Мняяяя...
Знаете, господа Малфои, после того света у вас тут
как-то слишком шумновато... Даже чересчур.
За такое нарушение тишины в Хогвартсе я снимал баллы.
А сейчас не в состоянии даже снять одеяло с разобиженного на жизнь младенца. Ну жарко же ребенку, как вы не понимаете! Форточка беззвучно
приоткрывается на пару дюймов. Впрочем, скрип бы никому не помешал. Под вопли Скорпиуса можно смело распахивать все окна и двери Малфой-мэнора и прокладывать по дому рельсы для Хогвартс-экспресса: кто захочет уснуть — уснет, а кто
нет...
— Вяяяяяяяяяяяя!
— Тихо-тихо-тихо... Да что ж ты выплевываешь-то, вкусная сиська...
В другой раз не...
— Мяк!
— Экспекто патронум!
Серебристо-прозрачная птица, сорвавшаяся с палочки измочаленной Астории, послушно скользит по коридорам имения, в то крыло,
где обычно ночует папаша моего клие... А вот уже и нет.
Охраняемый объект — Скорпиус Гиперион, он же «мамина зайка» и «насос беззубый», — для
меня сейчас не клиент. Он ребенок. В некотором роде — мой ребенок. При
наличии одной матери и двух отцов малолетнему Скорпиусу Гипериону уже без
разницы — папашей больше, папашей меньше...
А мне... молодым родителям как-то невдомек, а вот старшее поколение суеверно
боится похвастаться, что их единственный внук встречает пятый месяц своей жизни
без падений с кровати, колик, долгой икоты, аллергии, родовой желтушки и прочих
беспокойств, которые я устраняю согласно обязательствам. Вряд ли это можно
назвать колдовством. Рост моих способностей зависит от потребностей кли... Чем старше будет Скорпи,
тем больше мне потребуется усилий для того, чтобы его беречь...
— Вяяяяяяяя...
— Ты как будто от Шотландии пешком досюда добирался!
— Доброй ночи... Не спим? — сейчас Драко выглядит
бледнее своего белого халата, но ночник благополучно перекрашивает халат и его
владельца в золотисто-бульонный.
— А то ты не слышишь? — Астория приподнимается на
локте, чтобы передать младенца.
— Мяяяя... — уже куда тише жалуется на жизнь Скорпи. Потихоньку впущенная струя зимнего ветра разбавила
воздух в слишком теплой спальне, и младенец, который с аппетитом наелся и с еще
большим аппетитом наорался, теперь вполне готов к тому, чтобы уснуть на
отцовских руках...
— Ну вот видишь... Шшш... — Драко осторожно подкладывает сына в широкую кровать Астории, а потом, с молчаливого разрешения супруги, сам
вытягивается рядом, не убирая ладони с пушистого младенческого затылка.
Скорпиус благополучно проспит до десяти минут
девятого, и никакая отрыжка, икота или жара не войдут в его сон. Я достаточно
серьезно занимаюсь решением этой проблемы, а потому часть диалога четы Малфоев протекает мимо меня. Кажется, Асти
не может уснуть и просит Драко рассказать ей хоть
что-нибудь.
И тот окунается в детство: с такой силой, с которой другие проваливаются в
целебный сон:
— Был квиддич... даже не игра, а просто полеты над
полем, отец арендовал частное, со снегоотталкивающим
куполом... У меня была первая спортивная метла, у отца — не помню, он, кажется,
в тот день не летал. Со мной летал его... партнер.
— Ты рассказывай-рассказывай, я слушаю... — Астория
тянет на себя одеяло, я осторожно захлопываю форточку. Сверху, с разлапистой люстры,
очень хороший обзор. И тихий разговор звучит так, будто Драко
и его супруга переговариваются друг с другом через мои несуществующие уши:
— Потом мы пошли в кондитерскую, кажется, не к Фортескью,
а куда-то еще... все пятеро.
— Подожди... Тебе тогда было лет шесть или вроде того, и тебя ничего не
удивляло?
— Мне было... Нет, ты знаешь, не удивляло, — Драко на секунду убирает
ладонь от младенческой головы, заправляет за ухо белесую прядь, окрашенную
ночником почти в розовый, и возвращает пальцы на место.
А разговор – в исходную точку:
— Нет, не удивляло. И Скорпи не удивит, я думаю. Это
было как восход утром и закат вечером. Есть мама, отец, Тимати...
был Билли... Уильям, я какое-то время считал его своим старшим братом... Как-то
на выходные отец взял меня к нему в Египет. Я тогда, наверное, уже многое
понимал...
— Твой отец до сих пор...
— Да, до сих пор... Это очень странная пара... как в сказке...
— А у тебя?
— Ты же все знаешь, Асти...
Она гладит Драко по руке — почти с той же
осторожностью, с которой недавно укутывала Скорпи
этим кошмарно-теплым одеялом. Это не мое... Я тут сейчас... Мне надо уйти, да… Просочиться сквозь стену, я же не привязан к клиенту
намертво, я имею полное право патрулировать окрестность или вроде того... А я
вместо этого краснею. У семейных духов так тоже бывает: участок воздуха —
небольшой, размером с две пылающие щеки — становится предательски-теплым,
будто здесь загорелась свеча с невидимым огнем.
— У тебя ведь получилось, Драко… У
тебя получилось и еще получится. Твой последний, он ведь был таким классным
парнем...
— Кто?
— Ну такой.. темненький, на год младше меня учился...
С которым ты весной. Я не помню, как его звали.
— Я тоже не помню, Асти.
— Ну дела...
— Знаешь, я как будто его все время вижу...
— Кого?
— Сева. Снейпа.
— А... Да. Конечно... Понимаю... Подожди. Ты его видишь все эти девять лет?
— Нет, Асти, Слава Мерлину,
нет. Все девять – только в зеркале Еиналеж, да и то,
пока ты его не выкинула.
— И правильно выкинула, это же наркотик, хуже, чем философский камень. Хорошо
еще, что у тебя не было в руках этой дряни...
— Асти...
— Извини, я увлеклась... мне показалось, или Скорп
опять?
— Показалось.
— Значит, не все это время, да?
— Последние три месяца. С тех пор, как родился Скорпи.
— Ты хочешь сказать...
— Нет, не бойся, переселения душ не бывает... Просто... Он постоянно приходит
ко мне в сны. Мне снится наш дом – как сейчас или как
в детстве, и Сев… Северус ходит по нему. Мы
разговариваем, всегда очень интересно, только я не помню наутро ни слова.
— Каждую ночь?
— Если не пить зелье сна-без-снов или огневиски.
— Ты не хочешь...
— Я не уверен, что современная колдомедицина
здесь поможет...
— Драко! Ты просто не хочешь, чтобы эти сны
прекращались...
— Совершенно не хочу, — Драко осторожно отползает с
середины кровати на край. Астория сворачивается поудобнее. В коридоре поверх шебуршания
эльфов слышно шмяканье собачьих лап. Дверь скрипит. Спустя полминуты Драко спихивает псину с постели и
сам скатывается на пол вслед за ней:
— Ну что, спокойной ночи?
— Не каркай, а то сглазишь. Ты далеко?
— Немного пройдусь...
— Думаешь, поможет?
— Наверное, нет...
— Тогда надень мантию потеплее...
— Ты со мной не ...
— Драко... – Астория делает
вид, что сердится, — иди ты к нюхлерам, а? Я спать
хочу...
— Уже бегу. Если завопит – шли патронуса. Я буду у
западной беседки.
— Обязательно. Спокойной ночи, наш большой папа...
— Спокойной... Торри, ко мне! Гулять!
— Ррррр... рвау!
— Вяяяя... Мяк! Мяяяяяяяяяя...
— Малфой, я тебя зааважу
когда-нибудь, честное слово... Сгинь! Ну что, Скорпи,
спать будем? «Как тучи по небу, кувшинки кружат по воде, над озером сонным
заснули и солнце, и птицы...»
Вряд ли то, что я чувствую, это холод. Скорее – чужой некомфорт. Как с ребенком. Скорпиус
не видит сны, но ему может быть жарко или голодно. Это я считываю и... видимо,
исправляю, в меру возможностей. Сейчас то же самое
происходит с Драко: словно для меня распахнули еще
одну дверь. Или сдернули с зеркала черную тряпку, пропылившуюся за девять лет
настолько, что она больше похожа на выдубленную шкуру. Маскировка убрана.
Передо мной открытая жизнь. Странная, не особенно уютная жизнь не желающего
взрослеть мужчины. Которого я, разумеется, вспомнил.
Разумеется, мальчиком. Ну, если так можно было назвать семнадцатилетнего
человека, воображавшего себя кем угодно, но, естественно, не ребенком.
Он и сейчас ребенок.
Просто оставшийся без присмотра.
Без моего присмотра.
Драко... Младший Малфой, то
есть уже средний Малфой... скрипит парковым снегом. И
еще, кажется, зубами... Подол слишком теплой мантии вспарывает маковки
легковесных сугробов, длинноухая псина петляет вокруг,
принимая сегодняшнее последствие бессоницы за свой
личный собачий праздник. Торжествующий лай дробится в заснеженном воздухе.
Есть вещи, которые не должны меняться. Не Драко, нет.
Мэнор. Остров безвременья – это отнюдь не Азкабан.
Это местные аллеи, принимающие на себя капризы времен года, а не удары времени
и судьбы. Они выглядят так, словно на свете никогда не было воскрешения и всего
остального, включая мою смерть. Кажется, вон у тех ворот я аппарировал
в ночь перед охотой на Поттера. Или вот у этих? Не
помню. А вот дурацкую арку, обвитую дурацким плющом в тот июньский день, когда мы с Драко аппарировали сюда из Хогвартса, я помню прекрасно. Дело не в школе и не в
убийстве, а в том, как любопытные разлапистые листья щекотали нас, пока мы не
то обнимались, не то объяснялись, не то просто стояли, прижавшись
друг к другу и смотрели на мир, становившийся то предрассветно-синим,
то зеленым и почти виноградным...
С научной точки зрения все просто: я сейчас – часть фамильного, скажем так,
имущества. Завязанный на наследника сгусток магии. Я помню то, что помнят стены
этого дома. А старшие Малфои неплохо почистили память
поместью и души себе.
По крайней мере, Драко отправляется сейчас именно к
железному скелету арки. И ввинчивает ладони в воздух так, словно хочет сорвать
невидимый плющ.
Его глаза прикрыты тяжелыми, по-блэковски набрякшими
веками. Только вот несвойственная Блэкам слеза
пытается добраться до прикушенных губ:
— Сев...
Драко моргает. Щурится, запрокинув голову вверх: то
ли хочет залить обратно слезы, то ли всматривается в заснеженное небо.
Я могу придвинуться вплотную. Даже проникнуть к нему под одежду, под самый
тонкий слой.
Это не поможет. Он не почувствует меня.
Я буду рядом, я уже рядом, а он все еще будет меня ждать.
Он давно меня ждет.
Я не знал. Не то, чтобы не помнил, просто предполагал другое. Промахнулся.
Попал пальцем в небо.
— Сев... Не отпускай меня... — Драко все еще обрывает
несуществующий плющ. Находись я левее, попал бы под прикосновение.
— Сев... Мне все время кажется, что ты здесь... Я тебя чувствую.
Он приваливается спиной к ажурной решетке, скрещивает руки на груди и снова
смотрит в снегопад, игнорируя собачью возню.
А я пытаюсь понять, что я сейчас могу... С учетом нынешних способностей.
Уберечь Драко от икоты или падения с кровати?
Отладить его сны? Отворить форточку в спальне, если ему, как и Скорпи, мешает уснуть духота?
Для того, чтобы отворить форточку, на нее надо нажать.
Я это могу. Силой отсутствующего взгляда или движением несуществующего пальца.
Пальцем в небо, не так ли?
Ведущая через арку дорожка расчищена с вечера и вновь припорошена.
Я давлю на этот снег. Получается узкая короткая канавка – как темный штрих.
«Я здесь».
— Ты не... Я не ошибся? Ты кто?
«Северус Тобиас Снейп».
Он стоит на месте только потому, что боится сползти в безнадежный
немужественный обморок.
И спрашивает, видимо лишь для того, чтобы что-то спросить:
— Там не слишком холодно?
«Нет, малыш, на том свете совсем не холодно. Просто никак. В этом-то и
загадка».
Драко словно задыхается. Но не от простуды или
неполадок с сердцем. Не от болезни, а от выздроровления:
— Я целую тебя.
Он снова хватает губами небо. Я на три дюйма левее. Исправить его? Или не надо?
3.
Декабрь 2008, Малфой-мэнор
— Мне! Мне! Мне-ееее! Дай! Дай-дай-дай! — детская
растопыренная пятерня тычет в семь целей одновременно.
— Это?
— Мнеееее! — то ли каминную решетку, то ли
раскаленную кочергу?
— Не это?
— Дай!!! — парадный футляр для волшебной палочки от самого Нинелло
Гондонинни или старый люцев
школьный кубок?
— Вот это, что ли? Мерлин, Скорп,
ну на что ты там показываешь!?
— Да-а-а-ай! Дай мне!!! — высохшую руку Славы, на
которую нанизаны потускневшие от времени кольца, или добытый на честной охоте
череп единорога? Сколько же невнятного барахла
хранится на этой каминной полке! — Дай мне!!! Папа, дай!
— Мам! Ма-маааа! Скорпи
сказал первую фразу! — Драко вылетает за пределы
своего кабинета со скоростью неотложного Патронуса.
За сына он может не волноваться, я пригляжу. Между
прочим, наследник хотел не абы что, а банку Летучего Пороха.
Ваше счастье, что семейный дух имеет полное право блокировать камин. Мальчик-то
у нас шустрый растет.
Я отвлекаю внимание Скорпиуса немудреными всполохами
угля в затухающем камине. Четыре месяца назад, когда будущий хозяин Мэнора
сделал свои первые шаги, у меня появилось куда больше функций. Дать малолетнему
герою воспитательного шлепка я не в состоянии, но вот оттянуть младенца от зоны
аппарации, вытащить у него из рук отцову волшебную
палочку или стянутый из кармана Асти переносной
порт-ключ, в моих силах. Эльфы, которые призваны оберегать юного
Скорпиуса Гипериона от
всевозможных ударов судьбы и об мебель, здесь пасуют. Мне иногда кажется, что в
жилах этого младенца течет кровь не Драко, а его охотничьего
пса: у мальчишки потрясающее чутье на тщательно припрятанные предметы для
взрослых. И фатальное умение использовать их в неведомых целях. Но это еще
цветочки. Через год-другой у Скорпа начнет
проявляться стихийная магия. Думаю, что к тому моменту меня просто разорвет на
куски от перенапряжения. И не исключено, что вместе со всем Малфой-мэнором.
Откуда-то из подземелий почти бесшумно аппарирует Тинки, и Скорп с радостью
обрушивает на нее залп своих «дай» и «дай мне».
К счастью, местные эльфы четко проинструктированы Люцем,
так что за сохранность Летучего порошка, ребенка и пары эльфячьих
тушек можно не волноваться. Тинки, бывшая
когда-то приданным Цисс, прекрасно понимает, что
сейчас требует «самый молодой хозяин». Спустя пару минут Скорпи
благополучно сидит в отцовском кресле и прижимает к себе нечто мягкое, пахнущее
вареньем и вчерашним молоком, крайне любимое и растопыренное во все стороны.
Больше всего данный предмет напоминает тряпичную медузу.
Это не тряпичная медуза. Это очень замурзанный плюшевый заяц. Секретная
ценность рода Малфоев. Передается от отца к сыну.
— Ака! – с гордостью сообщает миру Скорпи и пытается напоить многострадального зайку
принесенным из кухни молоком. Тинки послушно снует
вокруг кресла, вытирая бесчисленные молочные кляксы с мягкого ковра и невесть почему валяющихся на нем отцовских ботинок.
Драко возвращается в кабинет слегка разочарованным.
«Ну что, порадовал Цисс?» — старая печатная машинка,
некогда зачарованная Люцем для какой-то хитроумной
бумажной волокиты, сейчас вполне шустро стрекочет. Я быстро наловчился нажимать
на западающие клавиши. Времена, когда я водил невидимым пальцем по заснеженной
поляне или по гладкой поверхности блюда с мокрым песком, давно в небытии. Хотя
за окном сейчас метет не хуже, чем год назад. Как в ту ночь, когда Драко, проехавшись позвоночником по ребристому остову
садовой арки, все пытался и пытался нащупать мою руку, оставляющую на снегу
признание в любви. Оно оказалось таким длиным, что
первые строки замело, когда я поставил последнее многоточие. Все-таки хорошо,
что в Малфой-мэноре такие бесконечные лужайки.
— Она немного занята... Заглянет попозже, – сейчас Драко
отвечает вслух. А когда речь заходит о чем-то, интересующим
только нас двоих, он тоже пододвигает к себе машинку.
«Сегодня же четверг» — мысленно улыбаюсь я.
— Прости, Сев, я забыл. Думаю, она очень обрадуется, — Драко
усаживает Скорпа себе на колени, я контролирую этот
нехитрый процесс. И снова отвлекаю внимание младенца — чтобы не сунул свои
любопытные пальцы в так заманчиво стучащий механизм.
Ну да, сегодня четверг. У Цисси гость. Хотя в ее
возрасте несколько... эээ... рискованно принимать
гостей два раза в неделю. Или нет? Все-таки я не слишком хорошо представляю
себе физиологию живых взрослых волшебников. Зато прекрасно знаю о массе
подробностей, происходящих в стенах охраняемого мной дома.
У Цисси раз в неделю, по четвергам (и иногда аж до пятничного ужина) гостит «старый друг семьи». И,
скажем так, по документам он, может быть и старый, а по некоторым другими
параметрам – отнюдь.
Люц раз в полторы-две недели запирает двери зимнего
сада и своих апартаментов – примерно с той же целью. У его цели рыжая грива и
глубокие, словно львом оставленные, шрамы, но эта цель все так
же заливисто хохочет в самые напряженные моменты. (И я, от
лица дома, в очередной раз навешиваю лишнее заглушающее заклятье. Ну и
контролирую, чтобы самый младший Малфой не рванул куда не надо с торжествующим криком «Деда-а-а!»).
Про благополучно откормившую Асторию
можно, видимо, вообще ничего не рассказывать. Потому как в лексиконе наследника
помимо благородного набора «мама-папа-деда-Тисси»
вполне гармонично фигурирует и принадлежащий Астории
«Тео». В те дни, когда упомянутый Тео Нотт не
освещает из своей комментаторской рубки матч каких-нибудь особо безголовых
«Манчестерских соплохвостов» с «Корнуэльскими
кракозябрами», к претендентам на вечернее убаюкивание
Скорпиуса Гипериона
прибавляется еще и он.
А у нас... у Драко... раздолбаная
пишущая машинка и молчаливый собеседник, который если и есть, так только на
бумаге. Стопки проговоренного нами пергамента превратили вполне благопристойный
кабинет в логово начинающего романиста-графомана. Иногда Драко
пытается сложить отдельные листы в какую-то особую коробку. Или в три коробки.
Иногда я клянусь (самому себе? дому?), что приближусь к чертовому агрегату
только в только в том случае,
если им заинтересуется самый младший Малфой. Ехидная
шляпа обрекла меня то ли на вечную муку, то ли
наоборот – на вечное благо. Но не на покой — это уж точно.
Скорпиус засыпает в компании вусмерть упившегося молоком зайки, трех подушек, сбившегося
одеяла (поправляю), недоеденного яблока (конфисковываю),
сдобных крошек (ликвидирую вместе с раздавленным печеньем) и радужных мечтаний
о хитроумной штуке в отцовском кабинете. «Штука» — это вполне неплохо
сохранившийся артефакт периода всебританских гоблинских восстаний. Он с легкостью пережил несколько
столетий, но запросто обретет вечный покой после общения с благородным Скорпиусом Гиперионом. Я
осторожно переношу интригующую вещь в недра стенного шкафа. Делаю детский сон
глубже и слаще. Возвращаюсь к лязгающим клавишам.
— Неужели никак нельзя? — Драко сходу продолжает
прервавшийся сегодня днем разговор.
«В настоящий момент мы проверили все известные гипотезы. Ни одна из них не...»
— Ну ты же умный! Придумай что-нибудь!
«Я был умным. Когда был человеком. Волшебником»
— А сейчас ты что? Гиппогриф, что ли?
«Дух. Призрак, если угодно. Хранитель твоего сына и твоего дома»
— Хочешь, я сожгу этот дом?
Я прикладываю к разгоревшейся щеке Драко лист
пергамента. Та еще замена лечебной пощечине.
— Извини. Но я правда... Я уже готов достать
философский камень... Если бы не Скорп, я бы так и
сделал, ты же понимаешь...
«Это не решило бы проблемы»
— А что тогда? Ты так гово… так пишешь, будто знаешь
ответ.
«Я знаю версию. Жесткую»
— Ты и при жизни не был мягким, — криво улыбается Драко.
Я боюсь нажимать на клавиши. Мне кажется, что они сейчас ударяют отнюдь не по
бумаге.
«Я дух твоего дома. Я не могу отсюда уйти. За исключением тех случаев, когда из
дома выходит Скорпи. Если очередной эксперимент
закончится неудачей, то, может быть, попробуешь уйти ты сам? За пару месяцев твоя...»
Очередная кнопка остается ненажатой. Фраза
«зависимость от меня ослабнет» – так и ненаписанной.
Драко только отрицательно мотает головой. Упрямо и
непонимающе. Не желая верить, что выхода нет. Стопка исписанных только им
пергаментов и груда добытых в Лютном переулке
фолиантов — лишнее доказательство его упрямства. Или упертости.
«Послушай... Если бы тогда, зимой, я не проявился на снегу, тебе сейчас было бы
лучше или хуже?»
— Хуже. Нет, лучше. Нет... не знаю...
Он растопыривает ладони — совсем как Скорп, тянущийся
за недоступной взрослой игрушкой, — а потом утыкается в них лицом. Но, в
отличие от сына, не заходится в плаче, а глухо выдыхает:
— Хорошо, что ты есть. Хоть такой... даже такой, понимаешь... я... это подарок,
это не проклятие... Только я никак не могу содрать обертку с этого подарка, вот
в чем беда.
«Давай попробуем еще раз».
Драко осторожно гладит выскочившие из-под клавиш
буквы. Кажется, он и впрямь готов провести так следующие десять лет:
экспериментировать до тех пор, пока Скорп не
вырастет, а я не врасту в защитную магию этого дома. Ничем иным карьера
хранителей не заканчивалась. По крайней мере, так утверждают все фолианты и все
специалисты, которых сильно перетрухнувший Люциус таскает в имение с конца
прошлого декабря. Впрочем, одними господами чернокнижниками дело не обошлось. Цисси и Асти с не меньшим
упорством волокли в этот дом молодых людей всех возрастов, привычек и размеров.
Не для себя, нет... Для того, чтобы вернуть себе Драко.
Мое дело – охранять дом. В том числе и от посторонних. В районе седьмого
безнадежного визита в семейных погребах резко уменьшилось количество костероста и еще кой-каких
лекарственных препаратов. Кстати сказать, сварены они были халтурно.
«А что пишет о ремаериализации Де
Кокт?»
Я ухитряюсь сделать в слове «рематериализация»
опечатку: уж больно интересная мысль проклюнулась у меня в том месте, где
раньше была голова.
Драко продирается сквозь зевоту и устаревший
французский. Я не успеваю отстучать гипотезу: проснулся Скорпи.
Упавший на пол плюшевый заяц водружен на законное место, страшная ветка
изогнута так, чтобы больше не скребла по стеклу, до утра в
снах ребенка будет плескаться только солнечная радость... Но вот заменить Асторию, умотавшую до завтрашнего
вечера в микроскопический медовый месяц, я как-то не в состоянии. А дед, бабка
или отец не в состоянии воспроизвести немудреную песню, освещающую отход ко сну
в благородном семействе приозерных мышей. Я и сам не в состо...
— Над озером сонным три ивы сегодня шуршат...
Голос звучит из ниоткуда, да и тембр
у меня совсем не тот, но Скорпиус этого не понимает.
Колыбельная имеет место быть, к восьмому куплету все мыши благополучно
засыпают, к одиннадцатому (третий при третьем исполнении) я пытаюсь откашляться
и облизнуть гу...
Убедившись, что главная ценность рода Малфоев пускает
слюни именно во сне, я плавно перетекаю сквозь стены.
— Кажется, с безвыходной ситуацией мы поторопились... – мой нынешний голос вряд ли похож на змеиный присвист, но Драко вздрагивает так, будто по его шее и впрямь скользнула
весьма ощутимая кобра, а не мой невидимый и отнюдь не раздвоенный язык.
4.
Лето 2012, Лондон, Лютный переулок и Диагон-аллея
— И потом тогдашний британский министр магии… Скорпи,
ты помнишь, как его звали?
— Кса... Ксо... нет, не
помню...
— Ксавион Мортиус… Подожди, я сейчас тебе покажу, как это пишется… Где
пергамент?
В Лютном жара. Не смотря на все охлаждающие
заклинания и пестрые зонтики, нависшие над прилавками так, будто они изнемогают
от любопытства. Сегодня тот случай, когда я почти доволен своей... эээ... призрачной сутью и неспособностью чувствовать холод
и тепло. Впрочем, разморенная от надвигающейся грозы улица меня не страшит. Да
и моих спутников, точнее — лиц, которые я сопровождаю, тоже... Скорпиус, позабыв про мамины увещевания о том, что
«приличные мальчики не едят на улице», борется с жарой самым проверенным детким способом: лопает мороженое.
Мама не будет ругаться, потому что мама не увидит: сегодня Скорпиус
остался с отцом. А отцу... не то, чтобы все равно, отнюдь... Сейчас Драко слишком сильно занят мыслями о книге, которую ему еще
на прошлой неделе пообещал достать один скупщик не слишком законного антиквариата.
Драко просто не замечает ни липкую предгрозовую жару,
ни тот факт, что наследник роскошно уляпал себе
мантию клубничным сиропом... Даже очередной рассказ о магглоборческих
подвигах кого-то из предков движется с неохотой, будто и он изнемогает от
удушающего июльского тепла.
Мы (то есть – отец с сыном, меня не видно) останавливаемся у погруженной в
непрочную тень стены. Драко нашаривает карандаш и
ненужный книжный список, выводит печатными буквами имя и фамилию исторического
персонажа, ждет, пока Скорп прочитает их по слогам (и
на пергаменте, естественно, зацветет еще одна сладкая клякса). Я отвлекаюсь на
то, чтобы никто из прохожих не толкнул ребенка, и потому допускаю случайную
встречу: в Драко дружелюбно вцепился какой-то полузнакомый исследователь всевозможных темномагических
ритуалов. Встреча двух коллег – безнадежное дело. Сейчас эти двое начнут
ублажать друг другу мозг влиянием потусторонних сил, ритуалами возрождения,
свойствами философского камня и прочими прекрасностями.
С удовольствием бы поучаствовал в беседе, но, увы...
— Так вот, Скорпи, Ксавион Мортиус отказал просьбе твоего троюродного прапрадеда. Ему
казалось, что магглы не опасны,
понимаешь... Что это что-то совсем безобидное, примерно как пикси...
— А все пикси безобидны? — сквозь меня проскальзывает
еще одна капля растаявшего десерта. Скорп забывает
слизывать мороженое, ему сейчас интересно все сразу — пикси,
троюродный прапрадед, бои и сражения, смешная фиолетовая борода незнакомого
папиного собеседника, то, как торговка крысиными черепами навешивает дождеотталкивающее заклятье над своим прилавком...
Лютный изменился. Он стал таинственно-туристическим,
страшным до сувенирности, почти как маггловский «Лабиринт ужасов», виденный мной когда-то в
детстве. А вот это уже интересно: я с большим трудом могу вспомнить что-то из
своей земной жизни, если оно не связанно с Малфоями.
Такова сущность хранителя, про которую Драко делал
столь увлекательный доклад еще в марте. (На научной конференции я, по понятным
причинам, присутствовать не мог, а вот написание тезисов курировал не без
удовольствия). Надо же, как интересно. Надо будет сообщить об этом Драко: если он, конечно, соизволит отвлечься от вороха
анекдотов из жизни членов Всебританского магического
сообщества... Один из них забавляет меня настолько, что я хмыкаю. Не прекращая
при этом рассказ о троюродном прапрадеде и его заговоре.
Скорпа моя легкомысленность злит:
— Ты неправильно рассказываешь!
— А как правильно?
— Надо начать с битвы... Про то, как сражались мечом и палочкой...
— Ну, хорошо... И тогда Эйдоб Блэк,
твой троюродный прапрадед, решил, что одолеет магглов
без помощи правительства. Он и его отряд отправились на решающую битву. В
правой руке у каждого из них была волшебная палочка, а в левой — тяжелый маггловский меч...
— Кажется, вы говорили в прошлый раз, что сможете достать труды Сибелиуса Зума? – Драко барабанит по
прилавку пальцами. Стук получается приглушенный: светлые перчатки смягчают
удары. Летние белые перчатки — не дань моде или светскому представлению о том,
как подобает или не подобает одеваться при визите в лавку, торгующую
сомнительным антиквариатом. Это элементарная предосторожность. Книги из старых
семейных библиотек, особенно попавшие на прилавок против их собственного
желания, при первой встрече запросто могут цапнуть
покупателя острым краем страницы. А могут и ядом лизнуть.
Канонически сгорбленный и классически плешивый хозяин выкладывает на темную
столешницу нечто, больше похожее на могильную плиту. К ней добавляется два
книжных булыжника поменьше. С точки зрения антикварщика,
самое ценное в данной книге — обложка, изготовленная из шкуры бумсланга триста с лишним лет назад. Любой зельевар за такой ингредиент душу продаст и не прогадает...
Душа нам не нужна, а вот тело... Тело зельевара, да. Драко вступает в торг, решительно возжелав купить книгу
отдельно от обложки.
Плешивый антиквар перестает почтительно кланяться и начинает возмущенно икать. Скорпи скучно рассматривать пожелтевшую карту, на которой
острова давно не отличить от старых клякс и следов геройски раздавленных
тараканов. Драко делает вид, что ему надоело
торговаться, и теперь перелистывает один из уже купленных томов. К недавно
светлым перчаткам клеится пыль, к лицу среднего Малфоя
— рассеянная улыбка. Некогда позолоченный фолиант разозленно
фыркает, его сосед в потрескавшейся обложке презрительно молчит.
Толстые книги-убийцы. Они не кусают за пальцы, не сдирают кожу, не отравляют
тебя впитавшимся в страницы ядом. Они гораздо хуже. Захлопнув такую книгу, ты
чувствуешь тяжесть. Странную пустоту и безнадежность. Старые фолианты из Лютного переулка убивают надежду.
Читать их — все равно, что общаться с крайне неприятным человеком, от которого
ты зависишь. Мое существование и, по-видимому, душевное спокойствие Драко, зависят именно от этих книг. И мы с ним снова и
снова впиваемся в неприятную, несправедливую по отношению к нам, неумолимую
информацию. После того, как объект вырастает, его хранитель становится духом
дома. Dixi. Других вариантов нет. Недаром шляпа, этот
ехидный нафталиновый морок, называет не только имя объекта, но и его адрес.
Разумеется, дух дома – это лучше, чем совсем ничего. И хуже, меньше того, что
заслуживает Драко.
— Так как насчет Сибелиуса Зума?
— Пап! Мы скоро пойдем отсюда? Па-ап? – Скорпиус тянет отца за рукав аккурат
в тот момент, когда Драко удалось сбить цену на
семнадцать галлеонов.
Разумеется, лысый книготорговец с умилением смотрит на наше дитя: наверняка
торопящийся папаша сейчас прекратит торговаться, сгребет раритеты, чадо и
сдачу, и вылетит из заплесневелой лавки куда-нибудь по направлению к «Детским
радостям» или «Карамельной карусели».
Ничего подобного.
Я присмотрю.
Наследник получает вежливое, но строгое замечание, а потом направление, по
которому он должен следовать. Кафе Флориана Фортескью и ни на шаг дальше. Сидеть за столом, есть
мороженое и ждать.
Лавочник смотрит на Драко безумными глазами: неужели
мистер Малфой не боится отправлять свою кровиночку
без присмотра аж до соседнего угла?
Драко не
боится. А вот Скорпиус... кажется, он и в самом деле
готов остаться среди скучной пыли. На одной чаше весов находится отцовская
защита, на другой – фруктовое мороженое. Может быть даже, две порции. Скорп медленно берется за липкую на вид медную ручку. Петли
скрипят. Затем снова скрипят, отступая. И вновь издают противный металлический
визг.
Я распахиваю дверь из лавки пошире: выбор сделан.
Он не боится канавы, поддатых туристов, промышляющих
мелкой пакостью ведьм, шныряющих под ногами ничейных
кошек... Горка крысиных черепов на блюде у торговки – мимо нее надо пройти.
Самому. С открытыми глазами. И глядя себе под ноги.
Каждый квадрат нарочито неряшливой мостовой рябит в глазах. В каждом звуке
слышится писк давно скончавшихся крыс.
— И кто это у нас такой один гуляет? И без мамы, и без папы? – беззубая
торговка крысячьими останками подманивает Скорпиуса пальцем. Даже не пальцем, а кулаком, в котором
зажат антикварного вида леденец.
— Нет… не пойду... – Скорпиус
и вправду почти пищит. А затем, услышав мой ободряющий шорох, звонко чеканит:
— Спасибо, но мне папа сказал, что нельзя есть много сладкого...
Старуха откладывает конфету и полной горстью черпает крысиные черепушки. Они
сыплются на блюдо с легким стуком.
Ближайший квадрат мостовой бликует под тяжелым
солнцем и кажется почти оранжевым.
Из-за угла веет тщательно отрегулированной прохладой: на Диагон-аллее
у многих торговцев навесы и витрины сами меняют температуру в зависимости от
погодных условий.
Под воротник уляпанной мантии с облегчением
скатывается капля пота. Мокрые ладони никак не могут попасть в карманы. А еще Скорпи четко помнит, где именно в кафе Фортескью
расположен туалет.
— Молодец! – шепчу я. А потом, не скрываясь, почти громко повторяю это
«молодец», чувствуя на вкус каждый звук, стекающий с моих невидимых губ. Я не
боюсь того, что меня кто-то услышит. Я еще намолчусь: рано или поздно отпадет
необходимость в моей разговорной функции.
Через месяц Скорпиусу исполнится шесть лет. Он
становится день ото дня все самостоятельнее, ему нужна совсем другая охрана:
чтобы не ободрал локоть или колено в пронизанном солнцем саду, не заработал
сотрясение мозга, скатившись по парадной лестнице, не забрел в одну из
родительских спален, не услышал то, чего не надо слышать. Это охранные функции
дома. Скоро они перейдут ко мне... Сколько мне еще осталось говорить? Год?
Полтора?
К одинадцатилетию Скорпи, к
тому моменту, когда он будет готов начать учебу в школе, я окончательно
срастусь с домом. Значит, у нас с Драко есть в
резерве пять лет. Или даже чуть меньше. Даже если из этого эксперимента ничего
не получится, мой мальч... мой некогда лучший студент
обретет несколько ученых степеней и станет научным авторитетом мировой
магической величины.
Что ж, это вполне разумная цена, за которую не жалко отдать жизнь. Личную
жизнь, я имею в виду. Впрочем, среди участников научных симпозиумов встречаются
не только умные, но и весьма перспективные экземпляры. У меня есть несколько
предположений о том, почему Драко иногда
задерживается после коллоквиумов, проходящих в магической Сорбонне. Подозреваю,
что одними дисскусиями с экспертами по трудам Николя Фламеля дело не заканчивается. Судя по колдографиям,
один из наших французских коллег весьма во вкусе Драко...
Ну не могу же я сказать «в нашем вкусе», Мерлин их
всех подери?
Разумеется, Драко уверяет меня в том, что с тем
молодым специалистом они говорили только и только о науке. Я не сомневаюсь.
Особенно сладко на научные темы рассуждается в
постели. По опыту знаю.
Полногрудую официантку (Дебора Старбридж,
Рейвенкло, выпуск восемьдесят седьмого года) не
удивляет, кажется, вообще ничего. Она довольствуется фразой «а папа сейчас
подойдет» и не только приносит требуемое мороженое, но и заодно пытается
удалить у Скорпа с мантии особенно подозрительное
пятно. Тот раздраженно благодарит: Дебора перебила на
самом интересном месте историю похождений Эйдоба Блэка.
Драко задерживается, но с ним все в порядке. Я это
чувствую. И дело отнюдь не в магии дома. Скорп
интересуется, какого цвета была лошадь у несравненного сэра Эйдоба,
я мешкаю с ответом: вспомнил о том, что при жизни ни разу не бывал в этом
приторном месте. А вот официантку узнал слету, не смотря на увеличившуюся
на четыре размера фигуру и на пять размеров грудь. Что все это значит? И почему
у Драко сейчас неважное настроение, ведь книгу он
выторговал?
Он появляется из-за успешно преодоленного нами угла только через четверть часа.
Заказывает сок со льдом, напоминает сыну про осанку. И выкладывает отвоеванные
сокровища. В их числе – потертый учебник, изданный в середине прошлого века. Гербология, третий курс. «Собственность Принца-полукровки».
Перед первым сентября я менял потрепанные учебники прошлого
года на необходимые – и, как правило, еще более потрепанные.
Может, сегодняшний казус связан с тем, что рядом со мной находилась некогда
принадлежавшая мне вещь? Эту версию мы как-то упустили.
Я не успеваю изложить Драко гипотезу. И щебет Скорпиуса, пережившего только что
настоящее самостоятельное приключение, тут совершенно не при чем.
Возле нашего столика с педантичным хлопком аппарирует
дамочка из министерского отдела по присмотру за несовершеннолетними
волшебниками. Ласковая Дебора
успела стукнуть в Министерство. Рейвенкло всегда был
за соблюдение законов.
— Мистер Малфой, вам известно, что дети с магическими
способностями младше одиннадцати лет не имеют права находиться одни в публичном ме...
Мистеру Малфою это известно. Но я, сопровождающий Скорпа, это отнюдь не «одни».
— Мальчик находился со мной! — чеканю я блюстительнице закона. Вряд ли она
близко знакома с Хранителями, но должна была хоть что-то слышать о них на
курсах профподготовки. В противном случае ее ожидает
увлекательнейшая полуторачасовая лекция от мистера Малфоя.
Он уже откашлялся и сделал подобающий случаю глоток сока.
Но министерская болонка не ведет и глазом. Да и ошивающаяся рядом Дебора ничуть не удивлена. Только смущена малость:
— Профессор Снейп? Добрый день. Что же вы не
проявились сразу? У нас есть специальное меню для призраков, сейчас я принесу,
блюдо дня — скисшие сливки с засахаренным вареньем...
Министерская извиняется и исчезает раньше, чем мы
начинаем что-то соображать.
— Пап, я тоже хочу это попробовать? Можно? — Скорпиус
переставляет освободившуюся вазочку на блестящий металлический поднос. В нем,
как в кривом зеркале, отражаются три нелепые физиономии: перемазанная детская,
оторопелая отцовская и дымчато-прозрачная... Моя.
Драко подносит к губам пустой стакан.
Я сплетаю в клубок прозрачные пальцы. Потом зачем-то чешу себе кончик носа. Мне
казалось, что при жизни он был куда короче.
— Сев... Подожди. Не шевелись, а? — Драко проносит
ладонь сквозь мое плечо. Но на это раз он не промахивается.
— Зачем? — я вполне самостоятельно открываю прозрачным пальцем обложку вполне
реального учебника.
— Я хочу посмотреть... как ты на меня смотришь.
5.
Весна 2014, Малфой-мэнор
Скорпи пошел в мать — жаворонок. Половина восьмого
утра, а они с Асти чирикают о чем-то на продуваемой
всеми солнечными ветрами веранде. А в кабинете у Драко
благородная тьма, сгустившаяся с помощью двух тяжелых черных портьер, горький
чад от дюжины сгоревших за эту ночь свечей, кипы исписанного и издырявленного машинкой
пергамента. И самый верхний слой сна, в который он погрузился четверть часа
назад.
Призракам не нужно спать: и это одно из моих немногих премуществ
перед живыми. Я успеваю успешно продвигать вперед великую британскую магонауку и при этом объяснять Скорпи
всяческие школьные предметы и житейские мудрости. Сам молодой человек, впрочем,
предпочитает учиться квиддичным завихрениям, а не
изыскам средневекового зельеварения.
С другой стороны, ему и восьми лет нет, официально палочку в руки дать нельзя.
А вот метлу – это да. Метлу можно. У Скорпи их уже
три: профессиональная спортивная – от отца, черная восьмискоростная с немыслимо
блестящими инициалами на древке – от Асти, и
спринтерский «Тайфун» с автографами победителей прошлогоднего Кубка Европы – от
нежно любящего Тео Нотта. Он же и научил ребенка всей
этой кошмарной чепухе типа «финта Вронского», «узла Касперского», «волчка
Брауна», «ножниц Мейсона» и смертельного «галстука
Ершова».
Разумеется, это дурацкое вихляние
на метле не идет ни в какое сравнение с отцовскими
лекциями и моими занятиями. Думаете, сейчас они с Асти
трогательно беседуют по душам или хотя бы изучают проблему птичек, пчелок и
прочих бабочек? Скорпи уламывает маму отпустить его с
Теодором на какой-то невообразимо дурацкий матч. Скорпиус Гиперион, оказывается,
прямо с момента своего появления на свет грезил о том, чтобы просидеть шесть
часов в душной комментаторской кабинке. Впрочем, ладно, духоту я ему там
развею. Но вот бутерброды с лотка левитировать не
стану: если матч затянется до рассвета, молодой человек будет
есть овсянку.
Асти, естественно, приходит к точно такому же
заключению. А это значит, что мне надо до завтрашнего вечера помочь Драко с его монографией. Начну вычитывать прямо сейчас.
Сложившуюся ситуацию вам вряд ли объяснит ученый. Даже блестящий ученый,
обремененный дюжиной замечательных званий и степеней. Великолепный талантливый
ученый, который не умеет видеть сквозь меня. Даже в том случае, если мой
подбородок смело проходит сквозь его кадык, а мои пальцы проскальзывают сквозь
его же тазобедренные суставы. Природа призраков-хранителей мало
кем изучена. Столь досконально.
Это как боковое зрение: я одновременно выискиваю опечатки в тексте и наблюдаю
за тем, как осчастливленный Скорпиус исполняет на
веранде какие-то сумасшедшие па. Успеваю подчеркнуть сомнительную логическую
цепочку и убрать от края стола обмелевшую чашку с недопитым какао. И даже
подсушиваю росу на той лужайке, на которую через пару минут отправятся мать с
сыном, – не переставая проверять сноски и цитаты в многостраничном опусе.
Драко мнет накрахмаленую
наволочку и стремительным движением подгребает одеяло – словно это бревно, а он
сейчас тонет:
— Агуаменти... агуаменти...
Его палочка приплясывает в моих прозрачных пальцах, так что колдовства не
произойдет. Но мне все равно необходимо вмешаться: я слишком хорошо понимаю,
что это за сон. Пылающая Выручай-комната,
стены неумолимого огня, трое прижавшихся друг к дружке подростков, которым так
хотелось стать героями, но совсем не хотелось покойниками. И давно погибший
друг машет из огненной волны, в очередной раз призывая
на помощь и в очередной раз ее не получая.
Если покойный Винсент Крэбб и пошел потом в
Хранители, ему явно досталось семейство вдали от Великобритании: нас в стране
куда меньше, чем анимагов. К счастью, хранители мало
интересуют журналистов – в противном случае в Мэнор пробивались бы еще и они, а
не только научные сторонники и противники Драко.
Кстати сказать, как-то неловко было перед тем пышнокудрым
румыном, которого я, силами дома, так неудачно зашвырнул в сдвоенную раму
зимнего сада. Драко даже сердился – примерно до конца
ужина.
— Агуаменти.. агуа... – он лепечет простенькое школьное заклятье подобно
младенцу, не понимающему смысл издаваемых им звуков. Это колдовство не помогло
бы и тогда, но Драко все равно несет на своих плечах
еще и эту вину.
Сейчас я вряд ли могу объяснить ему, спящему, все то, о чем мы много раз
говорили. Я могу лишь осторожно прошипеть о том, что все хорошо, дунуть,
отгоняя прилипшую к мокрому виску прядь, да проскользнуть под одеяло и под
одежду. Он не почувствует касаний, только тепло.
И сон сменится другим, небезнадежным, немного печальным, но солнечным и
светлым.
Это даже не сон, а легкое воспоминание школьной поры.
Студенческие годы Драко. Мое преподавательское ярмо.
Хуже того – директорский крест.
Все решилось куда раньше, за несколько месяцев до убийства. Тогда выяснилось,
что слова и взгляды работают лучше, чем окклюменция и
леггилименция. Тогда Драко
перестал закрывать от меня мысли и глаза. А спустя еще несколько дней – немного
нескладное тело, кажущееся призрачным на фоне черной портьеры в моем
кабинете... Это была весна.
А потом были осень, зима и еще одна весна. Почти целый учебный год. Школа,
ставшая для всех нас ловушкой, одновременно была и убежищем. Убивали там, в
большом мире, за кольцом школьных стен. Хогвартс
оставался крепостью. Его не осаждали и не обороняли. В нем прятали от смерти.
Специфическим, довольно жестким, но действенным способом. Разумеется, это не
помешало некоторым, особо самостоятельным юнцам утверждать, что ученики ныне –
что-то вроде арестантов в филиале Азкабана. Хорошо,
что им не с чем было сравнивать. Но, кажется, именно из-за этой напыщенной
подростковой фразы мы с Драко поссорились первый и
последний раз в жизни. В моей жизни. В моей смерти мы ругались
и продолжаем ругаться по сей день. Правда, все больше из-за расхождения
в научных взглядах. Ну и из-за визита того румынского доцента, чья мантия до
сих пор украшает собой флюгер над давно залатанным зимним садом...
Заклинания, призванные потушить пожар многолетней давности, сменились сладкой
улыбкой и не менее сладкими выдохами. Драко в
подробностях помнит то наше примирение: прямо в моем директорском кабинете. На
глазах якобы отвернувшихся портретов. Прямо на столе, если уж вдаваться в
подробности. Надоедливый стук кого-то из моих тогдашних коллег не ввел нас в
ступор. Но вот наложить на стопку рефератов заклятье, отбивающее некий запах,
мы все-таки забыли... Вроде бы глупая мелочь, а до сих пор приятно вспоминать.
Судя по тому, где именно находятся сейчас пальцы Драко,
ему тоже нравится ворошить прошлое. И я бы с удовольствием помог ему ворошить
дальше... Но... Увы, я могу лишь обволочь его пальцы своими.
А потом быстро переместиться на другой конец Малфой-мэнора,
уловив нарастающее напряжение на той самой квиддичной
лужайке.
Хранители дома умеют предугадывать несчастья. Но они
не всегда в состоянии их исправить.
На зеленой траве белой свечой застыла перепуганная Асти. Высоко в небе – куда выше пресловутого флюгера и
вообще всех башен – мелькает и трепыхается знаменитый
спринтерский «Тайфун» с ошарашенным наездником. Метла вертится вокруг своей
оси, выписывает вензеля, движется, как бешеная секундная стрелка, по кругу
несуществующего циферблата.
Это не заклятье и не чьи-то козни. Это – спасибо драгоценному Теодору Нотту – обучающая программа, встроенная в функции чудо-метлы. «Ножницы Мейсона» – так, кажется, называется этот кошмар, засосавший
Скорпиуса в воздушную мясорубку. И, разумеется, Асти сейчас просто не вспомнит, что там написано в
инструкции. Подозреваю, что ничего хорошего.
Метла исполняет инструкцию. Четко, хорошо и слаженно. Так что Скоприус, при всем желании, не может ее остановить. Хотя
хочет изо всех сил: он явно перемудрил с приказаниями, выставил нагрузку для
опытного спортсмена. Пока «ножницы» не завершатся, проклятое помело не
остановится.
С высоты Астория кажется не свечкой, а насмерть
перепуганным обломком школьного мелка.
Скорп — зажмурившийся,
перекошенный, с прилившей к лицу кровью — честно старается не скулить от
испуга. Главное, чтобы не пытался разжать пальцы и спрыгнуть с метлы. Еще рано.
Я вливаюсь в бесконечный водоворот, пропускаю несколько раз через себя
вертящегося вокруг собственной оси мальчишку. Силы дома не в состоянии
заставить метлу затормозить. Почерпнутая мной у Тео горсть спортивных заклятий
— тоже. Необходимо направить метлу вниз, сократить расстояние до земли,
замедлить обороты. А потом отодрать пальцы Скорпиуса
от древка — в метре от истоптанной травы, и упасть вместе с ним.
Эти приказания входят в программу проклятущего «Тайфуна». Он начинает снижение,
и Скорпиус, приоткрыв на секунду глаза, заходится
почти в младенческом крике. Я успеваю вскочить ему за спину, приладить свои
пальцы поверх его, поразиться тому, до чего же жестким оказалось хваленое
древко из канадского клена. Ну хоть не мокрым. Хотя
призраки вроде бы не должны испыты...
Мир превращается в сине-зеленую кашу: небо-трава-небо-трава-небо-трава...
Мы продолжаем вертеться. И в какой-то момент я замечаю, как по зеленому небу вверх
ногами бежит еще один намерть перепуганный обломок
школьного мела... И неразборчиво выкрикивает заклятья вместе с проклятьями.
— Держись, сейчас будет медленно… Слышишь меня?
— Ух! Уй-уююю... Угу! – Скорпиус
вертит головой, щекочет волосами мою шею.
— Скажу «Давай» — разожмешь пальцы! Понял?
— Уй... Угу-уууу!
Небо-трава-небо-трава-небо… Фигуры Астории и Драко все ближе…
Небо-трава... не-бо-тра-ва... Медленее...
— Давай!
Не-бо.. Тра-ва...
Не... «Тайфун» сбавляет обороты... Но до конца программы еще далеко...
На пресловутую «тра-ву»
шлепается порция прозрачной желчи. Скорпиус мелко
дрожит, и эта дрожь передается мне. На земле разберемся:
— Давай же! Ну!
Я готовлюсь притормозить падение, мягко опустить Скорпи
на зеленую землю.
А вместо этого чувствую огненную нить боли — от копчика до шейных позвонков. И
плотную тяжесть упавшего на меня зареванного мальчишки.
Земля, между прочим, совсем холодная и сырая.
Асти счастливо всхлипывает, пытаясь одновременно
оторвать от меня Скорпиуса, прощупать ему кости, нежно
обнять и отвесить затрещину. Драко
просто оседает на колени и накрывает мою напряженную и дрожащую ладонь своей. Такой же напряженной.
— Я не верю... это же невозможно... Я тебя люблю! — говорит он и вытягивается
рядом.
Спустя несколько минут я все-таки попрошу его призвать сюда костерост:
я сам не могу это сделать. У меня по-настоящему переломаны руки.
Иначе я бы прямо сейчас придушил ими нашего замечательного паршивца,
который успокаивает Асти:
— Мама, ну не реви… Ну как ты с такими глазами пойдешь
со мной и Тео смотреть на матч?
6.
1 сентября 2017 года, Лондон, платформа 9 и 3/4
Это сентябрьское утро оказалось на редкость солнечным. И добрым: сквозь меня уже четыре раза попытались протащить
школьный сундук, набитый, судя по всему, обломками Астрономической башни, мне
трижды пробовали поставить на голову клетки для ухающих сов и две корзинки с
орущими котами и, наконец, мне на ногу наступила жаба. Нет, сперва,
если не ошибаюсь, Рональд Уизли, рассуждающий о
преимуществах какой-то маггловской тарахтелки.
В невероятной школьной суете, на перроне, где от воплей закладывает уши, а от
тычков и обьятий начинают болеть бока, вряд ли
кого-то удивит звучащее из ниоткуда приглушенное
ругательство. Скорее уж удивит тот факт, что тут вообще нашлось немного свободного
места. Дабы не привлекать к себе внимания, я усаживаюсь на дорожный сундук Скорпиуса. По крайней мере, так об меня никто не
споткнется. В конце концов, я могу давать руководящие указания в любом виде,
даже в состоянии абсолютной прозрачности.
Скорпиус глядит на меня, Асторию
и Драко такими ясными и честными глазами, что мне
заранее становится страшно. За моих бывших коллег. Кроме того, я никак не могу
проникнуть под крышку запертого сундука и вытащить оттуда один подозрительный
сверток и четыре сомнительные коробочки. Не говоря уже про излишние, на мой
взгляд, денежные суммы и кульки с дорожными припасами. Лучше бы взял запасные
аптекарские весы и кое-что из ингредиентов. Впрочем, ладно, я пришлю это совой.
Все-таки интересно, на что теперь похож Хогвартс?
— Я тебе об этом напишу, хочешь? — Скорпи не видит
мои глаза, но ему это и не нужно. Еще один странный выверт магии дома и
остаточное явление природы Хранителей: бывший опекаемый прекрасно знает, что
именно сейчас чувствует его наставник. И вышучивает меня в меру своих
способностей. Искренне желает насладиться свободой и обещает всячески отравить
рождественские каникулы.
Асти жалобно улыбается и пробует не реветь: три с
половиной месяца — это много. Особенно на фоне прожитых неразрывно одиннадцати
лет.
— А декану так и передай... — командует Драко, приобнимая сына (и извлекая из его кармана некую на
редкость запрещенную штуку).
— То есть, папа, ты предлагаешь мне запросто подойти к Маркусу,
похлопать его по плечу и сказать...
— К профессору Флинту, мой дорогой, — поправляет сына Асти,
— и передай ему привет от Теодора...
— А может мне его еще поцеловать? – рассеяно отбивается Скорпиус,
разглядывая крутящихся по соседству будущих однокурсников.
— Если только на спор... – вмешиваюсь я. И строгим шепотом интересуюсь: — Что
будет, если смешать настойку бородавочника пупырчатого с тремя унциями шкуры
мыши-медуницы?
— Жуткая вонь! – радостно рапортует ребенок.
Мне крайне любопытно, кто у них в этом году преподает зелья. Я не проклинал
должность, честное слово, но больше года на ней ни
один педагог не задерживается.
Краснозадый паровоз требовательно исполняет три
свистка.
Асти всхлипывает так приглушенно, что Скорп, кажется, готов пообещать ей все подряд: вести себя
хорошо, не высовываться из окна, писать семь раз в день и даже поцеловать
декана.
К счастью, в оставшуюся до отправления минуту все эти ритуальные клятвы
впихнуть невозможно. Я в последний момент успеваю спрыгнуть с чемодана.
Переливчатая железная змейка набирает скорость.
Дверь последнего вагона уже не разглядеть.
Толпа потихоньку разбивается на отдельные группы. Из-за колонны и могучей спины
чьей-то взволнованной бабушки выныривает Тео Нотт.
Предлагает присоединиться к сегодняшнему обеду и отметить начало родительских
каникул.
Да, обязательно, но чуть попозже.
Кто бы знал, как я ненавижу разыллюзионные заклятья.
— Имей в виду, — шиплю я на ухо Драко, как только аппарация заканчивается, — если тебя вызовут в школу, я
отправлюсь туда вместе с тобой только под оборотным.
По моей спине скользит теплая волна Воплощающих Чар.
А потом – не менее теплые и довольно нетерпеливые ладони:
— Ради Мерлина, Сев.. — Драко пытается одновременно ответить и поцеловаться: — Ну
почему у тебя в любой ситуации первым проявляется характер?
КОНЕЦ
Menthol_blond
29 июня – 3 июля 2009 г.
fanfiction
|