Приятель

Приятель, да ты рехнулся

Пайринг: Блейз/Драко

Рейтинг: R

Примечание: АУ, по которому Гарри на пятом курсе победил Вольдеморта, а соответственно, никакой шестой книги нет. Собственно, тут не будет ни Гарри, ни Вольдеморта. Блейз не темнокожий, Сириус жив, Снейп не Упивающийся, а Дамблдора на так просто не возьмёшь. И пусть себе аффтар упьотца ап стену. И ещё: не ищите здесь сюжета, не найдёте. Просто зарисовка.

Disclaimer: не моё. Правда, не моё. Ну вот те крест, что не моё. И зря вы не верите. Совершенно зря. Короче так – платите мне деньги или поверьте, что НЕ МОЁ.

А вообще-то, зря он постригся. Мне так нравилось плести из его волос косички. У него были такие роскошные волосы – густые, чёрные, длинные. Зависть прямо одна, а не волосы. Он всегда убирал их за уши, и ребята дразнили его индейской скво. Но ему-то было всё равно, а волосы рассыпались по плечам, и путались на ветру, и из них… Ну, про косички я уже говорил. Единственное, что неудобно – так это было с ним спать. Постоянное ощущение, что лежишь на шерстяном одеяле – а все эти волосы, чтоб их. Но постригся зря. Стал слишком похож на остальных. А не должен был. Впрочем… В его глазах всё ещё небо, ведь так? И он, наверное, не менял стиль одежды. А то было бы уж совсем обидно. Мне так нравилось, как он одевался. Как будто бы правила – фигня вопрос. У детей аристократов есть два выхода – чёрный галстук либо хризантемы в петличках. Я выбирал первое, его же, казалось, подобные вопросы никогда и не волновали – он размышлял над тем, что сегодня надеть, не более двух минут. Наверное, поэтому казалось, что у него масса свободного времени. Джинсы, свободные футболки до колена, водолазки с высоким горлом, растянутые свитера – один раз у него даже хватило наглости заявиться на урок зельеварения в спортивном костюме. Хотя лично я считаю, что тут дело не в беспочвенном неуважении к преподавателю, за которое он мыл котлы после занятий, а в его вечной рассеянности – очень уж он удивился, обнаружив на себе эти тренировочные штаны. Штаны я, конечно, потом с него стянул. Но Снейп здорово злился.

Ему всё легко давалось, но он был таким редкостным разгильдяем, что не ценил отпущенных возможностей. Он патологически не учил уроков. Меня всегда бесил тот факт, что я мог просидеть в библиотеке весь вечер, пытаясь закончить с заданием в срок, а он, получив пару затрещин от дежурного преподавателя и лукаво подмигнув мне, выуживал откуда-нибудь из широких карманов очередной журнал, вкладывал его между страниц древнего фолианта и делал вид, что усердно занимается. А на следующее утро, беззаботно насвистывая что-то себе под нос и не реагируя на возмущённые: “Ты же ничего не делал!”, сдавал работу вместе со всеми остальными. Только я замечал синяки у него под глазами. И, разумеется, только я пихал его ногой под столом, когда он засыпал посреди лекции. А кто же ещё? Впрочем, беседовать с ним на эту тему было бесполезно.

– Ты опять не спал ночью, – начинал я.

– Знаешь, кто спит по ночам? – ухмылялся он, – Полные идиоты. Им же больше заняться нечем.

– Я что, по-твоему, идиот? – возмущался я, и мы начинали со вкусом ругаться, так что к моменту примирения уже никто не помнил, с чего начался скандал. Вернее, я так думаю, он всё прекрасно помнил. И специально уводил меня с темы.

А ещё, если уж говорить о нём, он всегда очень здорово рисовал. Причем с удовольствием. Я тоже неплохо рисую, да и, при желании, могу прочитать вам “Эдипа” во оригинале. А ещё, как каждый порядочный Малфой, без напряжения сыграю. Хоть на скрипке, хоть партию в покер. Но мне это не нравится. Я не получаю от этого ничего, кроме чувства выполненного долга. А ему нравится. Чудак-человек. Кстати, на каком инструменте умеет играть он, я не знаю – ни разу не ловил его за этим занятием. А вот за рисованием я его однажды застал – кстати, случайно вышло, прогуливался вдоль реки и заприметил красную футболку с надписью: “Научим Поттера летать – дадим ему под зад”. Я поморщился, как от застарелой зубной боли – а кем ещё, по сути, являются наши неприятели?

– Ты без формы, – упрекнул я, – Да ещё и в таком виде. Представляешь, если тебя здесь застанет Снейп?

– Да ну, – отмахнулся он, как от надоедливой мухи – а кем ещё, по сути, являются наши друзья? – Приятель, знаешь, фишка в том, что Снейпу плевать на мою форму, если это единственное, что его во мне бесит.

– Сильно сомневаюсь в том, что это – единственное, – сухо заметил я, присаживаясь рядом и легко взъерошив ему волосы на затылке. Он обернулся. В светло-серых глазах – небо, и чёрт возьми, как он был в тему здесь и сейчас, в этой кошмарной красной майке и с тремя браслетами-памятками на запястье. Вместо часов. А зачем ему часы? Я смотрел на него задумчиво. Разглядывал длинные сильные пальцы, карандаш в которых уверенно бегал по листу бумаги. Он рисовал небо – но разве небо можно нарисовать? – а пальцы сжимали чёрное древко карандаша, и волосы забавно падали ему на лоб – чёрные пряди на загорелый лоб, и знаешь… Я вспоминал. Пальцы – напряженные, смуглые, с мозольками на подушечках – проехались по плечу, потом осторожно потянули отворот рубашки, скользнули внутрь – смелее, всей ладонью. Я не боюсь тебя, я уже ничего не боюсь. Губы – к щеке, и так тягуче-сладко по скуле к глазам, и к моему же жадному, голодному рту. Я-не-смотрю-на-небо, отчего же так слепит глаза?

– Нет, не единственное, – согласился он, – Но знаешь, гениям многое прощают, – и снова улыбнулся. Как будто воспоминания мучают только меня, но ведь облака в зрачках – у него, и сам загорелый, а пахнет почему-то ромашками. С другой стороны, а чем должно было пахнуть. Ведь лето.

– А ты у нас, несмоненно, гений.

– Не знаю, как там у вас, – он пожал плечами и вернулся к рисунку, – А у тебя, несомненно, да. И не смей мне врать, что нет. Ты же знаешь, я чувствую ложь.

И это тоже было правдой. Природа награждает своих любимцев. Чем-то он на самом деле был похож на древнего майа, ведь только они умеют так понимать с полуслова. И любить – всё, что их окружает, начиная с рисования и заканчивая мной. Иногда мне кажется, что никто его ничему не учил, все само пришло и постучалось в дверь, а что не постучалось – зачем оно вообще такое надо? И зачем уметь что-то ещё тому, кто умеет любить. Ведь это же самое главное.

Вот так выглядел наследник многомиллионного состояния – в драных джинсах, красной майке, с чёрными спутавшимися на ветру волосами и планшетом на коленях. Кому сказать – не поверят, но это так. Ведь тем, у кого есть всё, чаще всего от жизни ничего не надо. Что ещё раз доказывает – у меня не было ничего. Чертовски обидно. А сейчас я увидел его издалека – пусть он даже так по-идиотски постригся и стал больше похож на меня, чем на себя. Лучший друг принца Слизерина. Бывший лучший друг. Кто же ты мне теперь? Прошлым летом мы с ним расстались совсем не по-товарищески, причем не по чьей-то вине, просто так сложилось. Для него постель ничего не меняла, для меня она решала многое. Друзья не спят друг с другом. Любовники друг друга любят. Я с ним спал, хотя и не мог сказать, что люблю его. И это было глупо, ведь логики же никакой. И как так люди живут? А живут, и выходят замуж, и женятся – это, правда, не в нашем случае, но всё-таки. Он тоже меня заметил и пошёл навстречу – не полез, распихивая всех локтями, а именно пошёл, и люди перед ним расступались и смыкали ряды за его спиной. Так не бывает, честное слово.

О Боже. О, Боже. О-боже. Зачем он это сделал? Строгий серый костюм, кожаные ботинки, портфель, голубая рубашка, стрижка, а на запястье – часы. Ну зачем ему часы? И где его воспоминания? Он говорил, что не снимает браслеты, потому что иначе забудет вещи, которые забывать не следует. Я спросил, хорошие ли это воспоминания, а он только усмехнулся. Нет, говорит. Не хорошие. Но такие воспоминания тоже нужны.

И когда прошлым летом пошли слухи о том, что мы с ним спим, я удивился. Привычно обернулся немного назад и влево – туда, где обычно шёл он. Он ответил ухмылкой, и я его ударил. Сильно, в солнечное сплетение, так, чтобы из лёгких вышибло воздух. Он согнулся пополам, и поднял на меня взгляд – не обиженный, не злой, задумчивый скорее.

– Ты же знаешь, что это не я, – сказал он наконец, вернув себе способность дышать. Я пожал плечами, – Эк тебя проняло. Пойдем-ка на воздух. Есть разговор.

– Извини, – неохотно попросил я по дороге, понимая уже сам, что вспылил и подумал не на того. А что до ухмылок – но ведь он всегда ухмылялся, так что это не странно.

– Да брось. Иначе ты бы убивался сам. Тут же всё взаимосвязано, – он качнул головой. Мы подошли к черте леса и он привычно шагнул за барьер, который научился проходить ещё три года назад.

– Мы вернёмся грязные, в темноте, – сообщил я, – Вернее, мы вообще не вернёмся, потому что по ходу дела нас кто-нибудь съест. А ещё мы обязательно натолкнёмся там по очереди на всех преподавателей, и они будут спрашивать, чего мы там делаем. И вообще начнётся землетрясение, наводнение, извержение вулкана и цунами.

– Что, всё сразу? – он скептически поднял бровь, – Ты забыл. Я же гений. А с нами ничего такого не происходит.

– Это ещё почему? – возмутился я. В ответ он тонко улыбнулся.

– Нам везёт. Мы всегда умираем от несчастной любви, – кстати говоря, в этом несчастном лесу его ещё ни разу никто не укусил. Никто! Ни разу!

Мы сидели под деревом, он вроде как медитировал, а я напряжённо думал. Ведь если мы всё-таки друзья, то у нас должны быть общие интересы. А у нас…

– Блейз, это срочно, – я резко открыл глаза и сел, – У нас есть общие интересы?

– Ну, – он задумчиво погладил босой пяткой траву, – Нам обоим нравится Квиддич.

– Так, – я нетерпеливо мотнул головой, и на глаза упала выбившаяся из прически прядь, – А ещё?

– Ещё нам обоим не нравится Поттер, – поразмыслив, припомнил он, – А тебе зачем?

– Ах да, – торжествующе заключил я, – Мы ненавидим шпинат.

– Да, это круто, – согласился он, – Но с какой целью ты всё это сейчас спрашиваешь?

– Мы что, подружились из-за того, что любим Квиддич, не любим Поттера и не переносим запах шпината? – неуверенно предположил я, и тут он расхохотался.

– Ах вот ты к чему вёл. Дурак. Дружат не из-за того что, а поэтому.

– В смысле?

– В смысле я – уникален. Поэтому ты со мной дружишь, – пояснил он.

– Да запарил уже со своей исключительностью, болван, – завопил я и опрокинул его на землю. Мы долго катались по земле, пока я не выдохся, и он не припечатал меня на лопатки.

– Ну ладно. А ты-то со мной почему дружишь? – наконец спросил я, когда его высочество удосужилось с меня слезть.

– А я с тобой, мой дорогой, и не дружу совсем даже, – ответил он.

– Ясно. Я лежу на муравейнике.

Вряд ли это можно назвать дружеским расставанием, вы не находите? И теперь этот вид.

– Ты… сменил имидж, – сказал, наконец, я. Он сдержанно улыбнулся.

– Да. Решил, что несолидно до седых волос бегать в драных штанах из парусины и майках с подростковыми постулатами, – вот тут я испугался. Потому что на мне были свтело-голубые джинсы и зелёный джемпер со словами “Добро пожаловать в Калифорнию” на спине. А волосы я начал убирать за уши недели полторы назад. Такое впечатление, что мы поменялись ролями.

– Ты, я вижу, тоже решил измениться, – вымученно улыбнулся он.

– Д-да. Решил, что вся эта фигня с чёрным галстуком – выдумки идиотов, которым больше заняться нечем.

Обменялись комплиментами. Нашли свободное купе. Отвязались от Панси. В глазах – небо. Чёрт возьми, сколько же меня ещё будет преследовать этот навязчивый образ? И когда мы вышли в тамбур, я вытащил сигареты – чтобы успокоиться. Пристрастился на каникулах. А вот он скривился.

– Не будешь? – удивился я, прикурив.

– Нет, не стоит. Мне три недели прочищали лёгкие – надеюсь, не зря.

– Три недели? Приятель, да ты совсем рехнулся, – я снова ощутил в себе знакомые занудные интонации. Он помолчал, а потом сел прямо на пол в своих новых серых брюках и протянул руку за сигаретой.

– Пожалуй, ты прав. “Приятель”?

– Не могу назвать это по-другому.

– Поменяемся местами? Из окна дует. Холодно.

The End

fanfiction